За земной красотой открывается высшая красота и мудрость

«Красота греха» и современная культура
 
    Между миром поэзии и миром святости много общего. И в то же время, их разделяет огромное расстояние. Существуют крайности в оценках искусства: одни говорят, что оно божественно, другие — что демонично, третьи — что это просто ремесло. То и другое, и третье — верно. Про третье часто можно сказать, что это вовсе не искусство. Хотя и здесь своим самым скромным даром оно служит пользе или развлечению людей, описывая пение птиц, воспевая военные сражения, украшая цветами городские площади, увеселяя изнывающее от скучной обыденности жизни общество.

    В Символе веры слова «Творца небу и земли» звучат по-гречески как «Поэта (ποιητης) неба и земли». Христос — Поэт как Бог, сотворивший небо и землю, и Поэт — как человек, воспринимающий в полноте красоту Божия творения. «Посмотрите, — говорит Он, — на лилии полевые, которые не трудятся ни прядут, но которых Бог одевает лучше, чем Соломона в славе его». Посмотрите на птицы небесныя, на рыбы морския, на семена, падающие на землю из руки сеятеля — за земной красотой открывается высшая красота и мудрость. Природа говорит о Царстве Божием и своей красотой она дает нам желание жизни, превосходящей земную. Все поэты непрестанно утверждают это.

    Настоящее искусство, как сказал Л. Толстой, мистично. А мистика, как известно, бывает разная. Искусство — выход навстречу ангелам и бесам одновременно. Больше — бесам, которые выдают себя за ангелов света. Больше — бесам, потому что человеку, горделиво устремляющемуся к небу с неочищенным подвигами покаяния сердцем, более естественно вступать в соприкосновение именно с такого рода духами. Мистика часто входит в моду, аскетика — никогда, и отделение одного от другого становится все более трагичным.

                                                                    * * *

    В народе и у детей еще недавно был высок авторитет тех, кого они называют «людьми искусства». Страшно, когда сегодня эти люди выходят с бесстыдством, с матом, криминализируя общество, делая его маргинальным. Еще недавно массовая культура так или иначе стремилась приобщаться высокой культуре, а теперь она приобщается распаду и сама, как наркотик, разрушает. Нравственность даже в советские годы еще держалась на тех идеалах классики, которые преподавались в школе, показывались в театрах, в кино. Советское искусство и литература не проповедовали аморальности. Они могли быть нередко тупыми, лживыми, фальшивыми, но они не проповедовали аморальность.

    Но теперь наступил некий новый поворот: пропаганда аморализма, осмеивание идеалов чистой любви, благородства, бескорыстия. В книге «Факультет ненужных вещей» писатель Ю. Домбровский говорит, что становятся постепенно ненужными благородство, великодушие, доброта, милосердие, жалость. А теперь уже становится ненужным главное, что есть в человеке: стыд и совесть. Современное искусство и литература все чаще делают героями нравственных и духовных уродов, дефективных. То темное, что есть на периферии сознания в каждом человеке, ставится в центр личности, все сосредоточено на уродстве. Нам хотят внушить, что это и есть человек.

    Мы ничего не идеализируем: и раньше в массовой культуре были шансонетки, всякие сомнительные любовные романсики или какая-нибудь низкопробная фривольная литература. Но это было ограничено и к этому относились как к дурному тону. Это скрывали, этого стыдились. На этом детей не воспитывали. А теперь тексты песен, которые орут везде, просто страшны. Поток непристойностей — вот на чем теперь воспитывают детей. Мы знаем, что был период, когда, даже если не было религии и религиозных идеалов, были идеалы гуманизма, достоинства человека, благородства, как, скажем, у Чехова. А идеалом Толстого и Достоевского при всех их с точки зрения православной духовности изъянах был одухотворенный человек.

    Мы можем видеть, как постепенно происходит в истории деградация культуры: религия, потом гуманизм, так называемые «общечеловеческие ценности», а потом, оказывается, и от этого легко можно отказаться. Последним этапом будет, и это сейчас уже происходит, попытка соединения религии с самым растленным злом, освящение зла, романтизация диавола. Сегодняшняя массовая культура не только глубоко атеистична — она глубоко демонизирована. Идет как бы служение бесам.

    Романтизация зла в той или иной степени и раньше присутствовала в искусстве, но сейчас это происходит открыто и вульгарно. Сейчас воспевается только право сильного и богатого. Обогащение любой ценой и удовольствие, которое можно на это получить. Это проповедуется молодому поколению начиная с младенческого возраста. Даже мультфильмы этим наполнены. Грех уже даже не норма, а идеал. Тот, кто этому сопротивляется, услышит окрик: не мешайте нам быть свободными, не мешайте нам наслаждаться жизнью.

    Такое положение культуры формирует общественное мнение по вопросам нравственности так, чтобы оно даже не имело права запретить ни сквернословие, ни самый гнусный разврат в общественных местах: «Ты, бабка, отстала от жизни: по телевизору это теперь каждый день рекламируют и показывают». Чтобы не было ни у кого не только государственной поддержки в попытках это пресечь (готовятся государственные законы в защиту публичного растления), но и со стороны общества. На наших глазах исполняется знаменитое пророчество подвижника IV века преподобного Антония Великого: «Будет время, когда скажут: ты безумствуешь, потому что не хочешь принимать участие в нашем общем безумии. Но мы заставим тебя быть как все». Мы сломили, говорят они, сопротивление разума, совести и стыда у миллионов людей, разбудив их самые низменные инстинкты, и мы сломим сопротивление тех, кто выступает против новой культуры, которая служит разрушению личности и семьи, то есть жизни, разрушению родовых связей — отцовства, материнства, ответственности родителей за детей. Мы вобьем клин между поколениями: «это вам не позволяют “они”, а вы — свободны». Мы отберем у родителей детей, мы будем воспитывать их по-новому в наших школах, не спрашивая на то согласия родителей. Пусть кто-то еще говорит: «культура не союзник воспитания детей, а враг». Растлить детей значит исключить, подрезать на корню всякую возможность сопротивления злу, всякую возможность восстановления разрушенной жизни.

                                                                 * * *

    Как же образовалось явление, именуемое массовой культурой, и какую связь это имеет с настоящим утонченным искусством?

    Необходимо сказать о «красоте греха», о «цветах зла» в небе поэзии. Как говорит апостол Иаков, «язык— огонь, прикраса неправды». Искусство может быть огненно вдохновенным, и при этом быть украшением неправды, делать ложь и зло привлекательными в глазах миллионов людей. Если мы говорим, что Христос — Поэт, то антихрист будет великим лжепоэтом, который силой и яркостью слова постарается привлечь к себе, если возможно и избранных. Оправдание греха присутствует в той или иной форме у большинства поэтов. Устремленность искусства, связанного грехом, к незнающей границ свободе приводит к утверждению свободы греха: «Разве Бог недостаточно милосерден, чтобы простить?»

    Именно так: Бог всегда все прощает там, где есть покаяние сердца. Если бы диавол покаялся, он был бы тотчас прощен. Но это невозможно, ибо чистый дух, избравший безумную свободу, не изменяется. «Его безумная свобода / как вихрь носилась в темноте» А грех без покаяния не может быть прощен, и Бог не может его уничтожить. Греху оставляется мир, лишенный Бога, где горит огонь такой же неугасимый, как любовь. Любовь не может быть побеждена. Если я отказываюсь принять ее в Божием милосердии, я принимаю ее в Божией правде. Этот отказ от любви страшен. «Где Дух Господень, там свобода» (2Кор. 3,17). Бог позволяет быть злу, но с ним не смешивается, не прикасается к злу даже кончиками пальцев. Если человек позволил себе совершить зло «ради бóльшего блага», он загрязнил злом все свои руки и все тело, всего себя.

    Могу ли я осудить пьяницу за то, что он с помощью вина пытается избавиться от лжи этой жизни? Или того, кто сладостью греха хочет избегнуть отчаяния? Миллионы, почти все сегодня так делают. Нет, не за то я могу их осудить, а за то, что они употребляют плохое средство для этого — употребляют зло, чтобы избегнуть зла, прибегают к лжи, чтобы избегнуть лжи. Это присутствует во всякой ложной мистике, и материализуется в «опиуме» ложной красоты для любителей подобного искусства. Мир сей и искусство его живут, так сказать, утешением вина (in vino veritas) вместо Утешителя. Потому проповедь истинной красоты он насмешливо снижает до грубого, понятного ему уровня: «они напились сладкого вина» (Деян. 2,13). Но слово Божие непреложно: «не упивайтесь вином, в немже есть блуд, но паче исполняйтесь духом» (Еф. 5,18).

    Мир сей, как известно, стоит на трех страшных чудовищах, на трех грехах: себялюбии, которое иногда гордо называет себя гордостью; сластолюбии, которое называется любовью, и сребролюбии, которое, будучи корнем всех зол, скрыто от других и часто выдает себя за бескорыстие. Посмотрим, как эти три страсти, таящие смерть, действуют в искусстве.

    Гордость искусства. Снова и снова мы должны говорить об этом грехе неотличения падения от полета, о непрестанном падении с той же самой высоты. Это как бы самоубийство падших ангелов с гордым отвержением материи. И одновременно грех материализма, когда духовный инстинкт устремленности к небу раскрывается с такой силой, что заставляет забыть о реальных условиях человеческого существования, но при этом зависимость от них становится всецелой. Гордость, мания величия, безумие ослепления, где крайний грех и крайняя добродетель смешаны вместе, но где нет главного — смирения, которым определяется достоинство высшей красоты. Кажется, всё хочет использовать художник для самоутверждения: и свой дар сердца, и свою немощь, и Самого Бога. Всё выше и выше восходит он в надмении чистоты. «Не верь, не верь поэту, дева, / его своим ты не зови / и пуще пламенного гнева / страшись поэтовой любви. / Твоей святыни не нарушит / поэта чистая рука, / но ненароком иль задушит, / иль унесет за облака» (Ф. Тютчев).

    Искусство — воспевание «любви»? Ибо «только влюбленный имеет право на звание человека», говорит А. Блок. И действительно, это чувство возвышает, в нем всегда есть какая-то духовная сила. Не случайно слово Божие («Песнь песней») говорит о самом главном в человеческой жизни через образ любви жениха и невесты. Но нигде столь ярко не проявляется двойственность искусства с его готовностью измены Богу и единственному другу ради отделенной от правды красоты. И нигде так не стараются нам показать, как прекрасен грех. Во все века были такие свободолюбцы — даже в Церкви — которые тщатся убедить себя и других, что это почти не грех, что это небольшой грех. Почему же это так тщательно прячут от других, краснеют от этого, почему так трудно в этом признаться даже на исповеди? (Мы не говорим о нынешнем времени, когда повсеместно открыто похваляются тем, чего раньше стыдились. В конце концов, это произошло, очевидно, не без влияния искусства.) Откуда эти угрызения совести («и с отвращением читая жизнь мою, / я трепещу и проклинаю»). Откуда такие суровые кары: всемирный потоп, истребление Содома, бедствия, которые претерпевает тысячи тысяч людей? Откуда такие несчастья: ослепление ума, ожесточение сердца, утрата веры, воинствующее безбожие, ненависть к благодати? Эта страсть лишает человека достоинства, чести и разума. Доказательство, что она лишает разума, не зная в этом границ, — невероятные крайности, которым были подвержены даже любящие Бога люди — Давид, Самсон, Соломон. От этой страсти освобождаются с трудом. Блаженный Августин говорит, что она есть одно из самых величайших зол и бед, которые непослушание Адама принесло нам. Это страсть всех, к которой все склонны и против которой все имеют нужду искать большей безопасности. «Бегайте блуда», то есть бегством спасайтесь, говорит апостол.

    Во все времена этот грех приходит к человеку тысячами путей: все театры, все поэмы, все картины, все песни, все искусство так или иначе проникнуто этим. И тем не менее, то, что относится к нашему времени, не может быть поставлено в общем ряду. Сказать, что древние были более целомудренны в своих книгах, в своих стихах, значит ничего не сказать. Но маркиз де Сад, живший двести лет назад, за свое растленное творчество почти всю жизнь провел в тюрьме, а сейчас в Москве есть театр, где по его произведениям ставятся спектакли.

    Господь раскаивается, что сотворил человека (Быт. 6,6). Он раскаивается в этом не после греха Адама или после греха Каина, а когда увидел, как «велико развращение человеков». Авраам не осмелился просить у Господа прощения содомитов, хотя он сильно желал, чтобы Господь всех помиловал, как читаем мы об этом в книге Бытия (Быт. 19,17–33). «Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» Надо ли удивляться, что так мало веры среди растления? Мы удивляемся другому — Бог не изливает Свои дары в нечистоте.

    «Не вечно Духу Моему быть пренебрегаему человеками, поскольку они плоть» (Быт. 6,3). Эти слова уже относятся не к древним временам, а к нашим дням. Мир, от которого бежали святые в пустыни, может ли быть сравнен с нашим? Чтобы описать наше время, откройте первую главу Послания к Римлянам (Рим. 1,21–32). Мы возвратились к темной ночи агонии язычества, хотя на самом деле это хуже, чем безбожный, ибо богоотступнический мир, где человек не просто только несчастная плоть, но плоть, терзаемая ангелами сатаны. Или как говорит апостол Иуда: «сии злословят то, чего не знают, что же по природе, как бессловесные животные, знают, тем растлевают себя» (Иуд. 1,10).

    Однако игнорирование разума и совести дорого обходится. То, что порой изображает современное искусство, невозможно описать, не оскорбляя чувств читателя. Есть вещи, говорит апостол Павел, которые даже не должны именоваться у вас. И это означает, что от христиан требуются нравы столь чистые, что нельзя даже ставить вопрос о возможности отступления от них, не должно быть у нас даже тени или именования некоторых вещей. И для апостола это в первую очередь то, что относится к блуду, нечистоте, прелюбодеянию. Если есть вещи, которые художник, не будучи ни достаточно сильным, ни достаточно чистым, чтобы именовать их, должен не называть совсем, опасаясь войти в соприкосновение со злом. Так лучше для него и для других. Тем более не рисовать картины греха, активно участвуя в его оправдании. Кто может похвалиться, что он достаточно чист и силен, чтобы пренебречь предостережением апостола?

    О сребролюбии поэтов. Дар художника — дар от Бога. Но весь вопрос в том, как он этот дар употребляет. Мы понимаем, что бесы могут надмить его гордость, что он обладает тем, чего у других нет, и бесы могут постараться склонить этот дар к служению себе. Естественно видеть поклонников красоты певцами «любви и страсти нежной», но труднее нам понять, как тот, кто тщится преодолеть земное притяжение, недугует сребролюбием. Однако «корень всех зол» невидим, видны только вырастающие из него побеги. И незримо совершается подмена сокровища, которое на небесах, земным сокровищем, подобно тому, как возвышенная влюбленность — ложью о человеке, что в нем только животное, низменное, что он подчинен только слепым, безличным законам природы.

    Время итогов, которое мы сейчас переживаем, открывает глубины. Мы стали свидетелями того, как многие деятели культуры и искусства, необязательно бездарные, кинулись состязаться друг с другом в оправдании преступлений. Новой власти и новой идеологии маммоны и Содома ревностно служат те, кто недавно служил прежней совершенно по иным принципам. Как раньше, чтобы «хорошо жить», интеллигенция кинулась прислуживать комиссарам Зиновьевым, Бухариным, так эти тоже — тешить паханов. Это эксплуатация своего таланта, данного Богом, ради выгоды, ради денег. На первом месте оказывается простое: кто больше заплатит. И это показывает продажность творческой интеллигенции, глубокую безнравственность современной нашей культуры. Особенно горько, когда человек обладает действительно большим талантом. Как сказала одна простая женщина, читая газету с письмом сорока двух деятелей литературы и искусства после октябрьского расстрела 1993 года: «Они позорят звание творческой интеллигенции перед лицом народа, который верит им». Таким же было недавнее обращение «деятелей культуры» в защиту развратных кощунниц, глумившихся над святынями в храме Христа Спасителя.

                                                                    * * *

    Мы ни в коей мере не хотим уничижить искусство как таковое. Искусство духовно, то есть стремится к совершенству. Но если искусство зажигает человека искать совершенство, как может это совершенство ограничиваться только тварным! Не есть ли это чистый обман, ибо человек после грехопадения потерял власть достигать своего естественного совершенства, но ему предлагается Богом большее, чем естественное совершенство. Нетварная, с Богом соединенная красота. А на пути к совершенству человек встречает грех. Таков человек — поэт он или святой, он несет на себе либо греховные язвы ветхого Адама, либо язвы Нового Адама — Христа.

    Лучшее искусство — это всегда устремленность к чистоте и свободе. И подлинный художник — своего рода мученик, приносящий свою жизнь в жертву, как говорится, на алтарь искусства: «О, знал бы я, что так бывает, / когда пускался на дебют, / что строчки с кровью убивают, / нахлынут горлом и убьют». Но чистота художника, к которой он устремляется, как бы дорого она ему ни стоила, не дает спасения его душе. Тем не менее, это может быть чистота, за которую заплачено скорбями души и которая прообразует иную чистоту и уготовляет ей путь. Бог знает труды человеков, оборотную сторону их усилий, и повсюду расставляет свои сети. Он видит малейший уголок чистоты человеческого сердца и, исполненный жалости, готов придти на помощь тому, кто терпит поражение. Искусство необходимо человечеству и, наверное, не менее, чем хлеб, потому что располагает его жизнь к принятию жизни духа.

    Главное, на что мы хотим обратить внимание, это то, что самое утонченное искусство (с его «цветами зла»), столь презрительно всегда относившееся к массовой культуре, сегодня с нею полностью сливается.

    Есть еще один аспект искусства, о котором святитель Игнатий (Брянчанинов) вынес свой знаменитый приговор: «Вдохновенным библейским пророкам придан вид беснующихся языческих жрецов, утонченное сладострастие дышит там, где должно изображаться целомудрие», поскольку авторы этих произведений при всем старании не в состоянии передать то, что они сами не имеют. Но это уже другая тема, хотя связанная с нашей и на самом деле до последней глубины раскрывающая ее. Антикультура нашего времени — предтеча антихриста. Которого Христос, явившись, «убьет духом уст Своих».

    Протоиерей Александр Шаргунов

http://matveychev-oleg.livejournal.com/