Новые сказки

Лукпанова Камилла

Муравей

 

Однажды жил да был один маленький муравей, с детства отличающийся своей буйной фантазией. Сначала этому умилялись, потом за это часто ругали, требуя поставить лапы на землю, а потом просто махнули усами и поставили на муравье крест. Но маленький муравей оказался хитрее. Поняв, что наблюдать ему гораздо более по душе, чем работать, он решил заделаться писателем. Не то чтобы муравьи особо читающий народ, но несколько сотен отборных зерен на книгах сколотить можно.

Время шло. Родился первый труд. Безуспешно. Оскорбленный в своих лучших чувствах муравей принялся за второй. Чтобы не метать бисер перед свиньями, он решил писать детектив. Да и осень поджимала – рыжее буйство красок за окном то и дело грозило обернуться снежной голодной смертью. Но гений поднапрягся. Книга родилась как раз вовремя. Правда, к концу своего творения автор сам не разбирался где у него какой эпизод, но разве это важно, если муравьиными массами его детище было воспринято на «Ура!». Говорили даже, что эту книжку прочитала сама королева. Газеты написали, что он – талант, каналы показали, что он – талант, и по всему муравейнику раскатисто прогремело имя гениального муравья. А к весне все уже читали Термита. Мода. Ей не прикажешь. Тут маленький муравей глубоко прочувствовал, как в его великой личности нуждаются дальние края. Так, одним ранним весенним утром он тихо прополз по запруженным коридорам родного муравейника и двинулся по зову своего маленького насекомого сердца.      

 

Не одна сотня метров осталась позади, когда дневной свет в очередной раз начал убывать. Сумерки плавно перетекали в ночь, на улице загорались светлячки, а гениальный писатель открывал для себя новый мир. Он наконец-то дошел до реки! Сколько раз, собравшись с друзьями, они мечтали хотя бы услышать рокот ее волн! Такое количество бегущей по камням воды было просто непостижимым для маленького муравья. А какой прекрасной становилась река ночью! Зеленовато-мутная рябь потока исчезала, рассыпаясь на серебристые искры, то и дело вспыхивающие во тьме.

«Здесь мы и погостим», - радостно думал муравей, потирая свои тоненькие передние лапки.   

 

Неприятности, как всегда, свалились откуда-то сверху и тут же представились:

 – Комар. Столиков больше нет – я к вам.

Муравей даже потерялся вначале от такой наглости, хотя за эти несколько дней он уже начал привыкать. Места, конечно, красивые, дорогие, но такого хамства как здесь он еще не встречал.

- Столик занят – буркнул гений, прежде чем вновь углубиться в свои философские размышления.

- Да брось, я же даже не пью. Я же сюда прилетаю только для души, светлячков послушать.

Приняв молчание за согласие, Комар вытянул свои многочисленные лапы и подсвистывал в такт мелодии. Муравей на тихом огне начал доходить до кипения.

- Послушайте…

- Смотри, какая муха! Вон та, в коротеньком черном платьице. Соседка у нее тоже ничего, пригласим к нам? – заговорщиским писком перебил писателя Комар.

- Да что вы себе позволяете! Это мой столик! Я, может, сюда писать приехал!

- Эх ты! Пиши, кто ж тебе мешает? Ну, давай позовем, тебе жалко, что ли? Все равно один сидишь и не пьешь даже, сразу видно - турист.

Тут муравей дошел до критической температуры, но не успел вставить ни слова.

- Стрекоза та, бесспорно, красивее, но да разве стрекозы на тебя посмотрят, если ты не толстый рогатый жук? Кстати, ты тоже писатель? Был тут один – Термит, что ли…

- Термит?

- Точно, Термит. Вот за этим столиком мы и сидели. Он мне еще жаловался – сюжет все найти не мог.

- Теперь нашел, - сквозь челюсти процедил гений.

- Конечно, нашел. Средство то проверенное, - Комар гипнотизировал муху не хуже любого паука, та строила все свои глазки.

- Какое средство?

- Вот названия не скажу – не знаю. Каждый раз меняют. Всего не запомнишь. А у тебя что, тоже проблемы с сюжетом?

- Да нет, это я… для профилактики, - бездарно соврал писатель.

Тонкий хоботок комара чуть расплющился в улыбке.

- Хорошо, мы с друзьями как раз сегодня собирались. Тогда приглашаем девочек, по коктейлю и туда?

В муравье тихо зашелестели подозрения.

- А далеко?

- Так я на крыльях – подвезу.

- Поздно уже…

- Как хочешь, Термиту привет.

Один-ноль, в муравье победило эго.

 

Комариная стайка в веселом писке опустилась на подоконник. У муравья подкашивались лапы. Вот что значит воздушная болезнь. Какое счастье, что ему суждено ползать!

Мухи сюда лететь отказались, при этом как-то странно посмотрев на комара. Но писатель был этому только рад – их пустые разговоры его утомили, и вообще муравей даже не представлял, как насекомое может быть таким инфантильным. Раздумывая над несовершенством общества, гений вновь почувствовал цепкую хватку комариных лап и пронзительный звон в ушах.

- Самое главное вовремя сделать ноги. Как чувствуешь, что тяжелеешь – крылья в лапы и к окну. Чем вас в вашем муравейнике откармливают? – устало поинтересовался Комар, спускаясь на пол.

Муравей уже собирался ответить, как вдруг в комнате начало происходить что-то ужасное. Нечто громадных размеров, жутко разящее какой-то смесью эфирных масел и алкоголя, пришло в движение. Оглушительно барабаня каблучищами по полу, на сжавшихся и дрожащих насекомых двинулись НОГИ! Несчастный писатель, со вставшими дыбом усами, безумно метался на клочке паркета в тщетных поисках щелки. НОГИ с грохотом приближались, хищно посверкивая своими отполированными, накрашенными ногтями.

«Инфаркт близок» - билось в отказывающем мозгу муравья. Вокруг, ухмыляясь, раскинулась пустынная лаковая поверхность. Вдруг теплой волной окатило смирение.

«Вот она какая смерть – белая сандалища, обувающая бежевый выбритый ствол, уходящий в небо. Да, теперь я понял, что значит – «смерть дается свыше», - уже спокойно размышлял гений.

Но даже гении ошибаются – Ноги с ветерком прошагали мимо и направились куда-то в угол. Над ухом раздался знакомый писк.

- И это ваше средство? – презрительно спросил муравей, отряхаясь от собранной пыли.

- Ты что?! Это только начало, ты, главное, не забудь, что я говорил.

В воздухе запахло чем-то подозрительным.

- Как только чувствуешь, что тяжелеешь, так сразу крылья в лапы… понимаешь, значит, крылья в лапы… лапы говорю в крылья… ха… так у тебя же нет крыльев! Крыльев у тебя нет! Мутант! Ха-ха-ха…

Почему-то муравей даже ни капли не обиделся, ему вдруг тоже стало поразительно легко и весело. Подумаешь, мутант… с кем не бывает.

Откуда-то сверху доносились дикие крики других комаров. Мир танцевал самбу. Муравей подергивался в такт. Он – мачо.

«Комарики, комаааарииикиии, пейте, пейте мою крооовь…» - сверху началось хоровое пение. Комары дружно звенели в пьянящих облаках инсектицида, время от времени посматривая на уставившегося в паркет муравья. А маленький писатель с удивлением постигал  простую истину – паркета нет. Вместо пыльной лакированной поверхности под тонкими лапками медленно вибрировало нечто паркетного цвета. Муравей оглянулся вокруг. В комнате не осталось ничего, в том числе и самой комнаты. Везде быстрее или медленнее вибрировало это нечто, окрашиваясь в разные цвета – то оно становилось обойно-зеленым, то лампочко-оранжевым, а то и вовсе приобретало комарино-серый оттенок. Мир танцевал танго. Муравей подергивался в такт. Ему больше не надо быть мачо.  

Но одно все насекомые видели четко – маленькая белая таблетка в непонятном аппаратике. Пока она не сгорит дотла – все будет джага-джага.

«Ах, зачем, зачем она нужна, раз кончилась любоооовь!» - комары разгулялись не на шутку. А на муравья свалилась вторая истина – он не муравей! Он – овца! А овца считает, что она – Ноги. Ноги - что они – Дон Корлеоне. А Дон Корлеоне забыл о том, что он муравей. А все вместе они – Сила, которая пребудет со всеми. Это надо отпраздновать.  

«Ну-ка мечи стаканы на стол, ну-ка мечи стаканы на стол, ну-ка мечи стаканы на стол и прочую посуду!» - орали серо-комариные перетекания. Тело начало тяжелеть, а потом и вовсе устроило забастовку, отказавшись даже от передвижений зигзагами. Усы тяжело тащились по паркету, которого нет. Хористов становилось все меньше. Зато число трупов на полу подозрительно возрастало. Что-то рыжее с оглушительным шелестом несколько раз пронеслось рядом.

- Спасти… спасти, - шипело оно.

- Что спасти то? Что? – отзывался муравьиный разум, продираясь сквозь толщи инсектицида.

«И действительно, что?» - наконец сознательно подумал писатель – « Может быть жизнь?»

- Ах, зачем, зачем она нужна, раз кончилась ЛЮБОООВЬ! – орал маленький муравей, отчаянно продираясь сквозь терния деревенского веника.   

 

Первыми в себя пришли усы. Вслед за ними из инсектицидной нирваны вернулся и сам муравей. Тело злобно мстило за прожитое, особенно свирепствовала голова.  Мозг нагло предал маленького писателя, сдавшись в плен сладкому туману. Лишь усы продолжали верно служить хозяину, ощупывая миллиметр за миллиметром. Постепенно выяснилось, что бренное тело гения валялось в пыльной куче, украшенное крошками и трупами менее удачливых комаров. С жутким скрежетом мозг позволил распахнуть глаза. Душное бледное небо готовилось пришибить муравья.

Мысли бешенными нейтронами скакали по черепной коробке. Тело до сих пор изменяло муравью с инсектицидом, поддергиваясь в конвульсиях. Несчастное насекомое отчаянно силилось встать. Небо злорадно усмехалось.

«Хлюп», - невинно шепнула капелька, приземлившись.

«Это конец», - удивительно спокойно отметил про себя муравей.

Через минуту по зеленому садику сельского домика весело застучал летний ливень.

Мощные грязевые потоки смывали все на своем пути. Несчастный писатель, чудом уворачиваясь от водяных бомб, метался в поисках щели. В конец обезумев, он бросился вдоль отштукатуренной стены. Сердце выпрыгнуло и скакало перед глазами. Дырка! Отскочив от очередной убийственной капли, муравей шмыгнул внутрь.

Темнота. Сучок. Кувырок. Падение. Сердце. Падение. Бум! Тишина.

- Еще один. Нанюхался. И все к нам! – проскрипел чей-то голос в темноте.

- А может… пусть поживет, а?

- Сама выхаживать будешь.

Аварийное отключение системы – муравей провалился в сон.  

 

Отравление оказалось серьезным, но очень плодотворным. Идеи дружными толпами галлюцинаций маршировали перед маленьким гением. Да и обстановка вокруг была самая подобающая, до смерти романтичная.

Давным-давно, когда дом только строился, хозяин решил помочь уставшим строителям и не отягощать их лишней макулатурой со всякими там водяными знаками. В благодарность понимающему хозяину добросовестные гости с юга оставили в стене зазор, ведущий прямо в чулан. По нему-то в дом и пришли смелые полевые мыши. Время текло, грубые повадки заменялись рафинированными привычками, и вскоре полевые селяне превратились в домашнюю аристократию. Каков же был их шок, когда они узнали, что их сокровище, единственная девочка из 24 детей убегает с уличным оборванцем. Впрочем, и семья оборванца не особо радовалась ничего не умеющей невестке. Так молодых поставили перед выбором – либо счастливая жизнь врозь, либо несчастная вместе. Но их любовь не знала границ. Влюбленные поселились в маленьком закутке, соединяющем два враждующих мира – сад и чулан. Однако то ли 23 брата были так оскорблены, то ли хозяин, наконец, понял, откуда в чулан проникает вода, но вскоре вход в дом был замурован.

«Может оно и к лучшему, потому что в доме случилась трагедия – все 23 брата полегли в неравной битве со страшным монстром. До сих пор в том конце коридора иногда раздается леденящий кровь рык ужасного кота Васи», - захлебываясь от страха, рассказывала муравью младшая полевая мышь.

Но счастливые молодожены этого не заметили. Они честно стремились выполнить выгрызенный из одной очень вкусной книги совет – они плодились и размножались, причем, как все мыши, делали это очень усердно. Но первый блин комом – маленькая девочка из первого выводка оказалась очень странной мышкой, почти белой вороной. В ней напрочь отсутствовала мышиная практичность и проницательность, к тому же, что ее не спроси, она все время несла какую-то чушь. Мать злилась, и чем больше злилась, тем больше любила своего дефективного ребенка. Так, из всей кучи детей, мать в последний путь провожали только двое – постаревшая, слепнущая белая ворона и ее молоденькая расцветающая сестренка. Одряхлевший «меджнун» то ли с горя, то ли со старости, совсем потерял слух и попался в лапы сиамскому чудищу Васе.

- Даже в рыжих лапах этого чудовища наш отец продолжал бороться! – гордо рассказывала младшая сестра. - И только когда кот его уже почти задушил, он громко пискнул…

- Чтоб ты сдох, дрянь такая! – вдруг вставила ее старшая сестра.

- Ты опять? Я тебе что сказала? Еще что-нибудь такое ляпнешь, без сыра останешься. Я тебя неделю на хлебных крошках держать буду. Вы уж ее простите, господин писатель, старая она, совсем из ума выжила.

- Но ведь он…

- Чай пей, да? Значит, поймало это чудовище нашего отца, зажало в своих когтищах, а последние его мысли все равно были о ней, о маме. Задыхаясь, из последних сил он пропищал – «Я иду, дорогая!» и покинул нашу грешную землю, – торжественно закончила младшенькая.

 

За такими рассказами и пролетало время. Поправившись, муравей остался жить у сестер, коротая их вечера и собирая материал для будущей книги, что должна была в пух и прах разнести Термита. Жизнь здесь текла спокойно и размеренно – утром младшенькая убегала по своим делам, вечером возвращалась с едой и новыми впечатлениями. А по субботам в маленьком коридорчике устраивались специальные вечера, на которые пару раз заглянул сам Крыс. Это был мужчина! Несмотря на свой возраст, он уже который год разбивал сердца всем мышам в округе, в чем ему немало помогало его положение. Получив в наследство фамильный особняк на складе с зерном, и защитив его от чужих  посягательств, Крыс был желанным гостем повсюду. В эту субботу он решил осчастливить сестер.

Муравей с удивлением наблюдал, как за грузным седеющим грызуном с торчащими зубами в комнату ввалились две черные туши – одна с завидным куском сыра, другая с двумя лопающимися золотыми зернами. В полном молчании крысы сложили эти дары у лапок молоденькой мышки и черными столбами застыли у входа в нору.

- Осторожность. Никогда не помешает, - проскрипел Крыс. – А это вам мое почтение.

Почтение пошло на ура. Когда от него почти уже ничего не осталось, гости разговорились. В этот вечер досталось стрекозам - оса и муха отводили душу.

- Это просто возмутительно! Какие ценности у нынешнего поколения? Что за обычай ни о чем не думать, ублажать жуков, чтоб они потом раздаточной кассой служили? – жужжала оса.

- Действуя только телом, только телом! Не имея ни грамма мозгов! – подхватывала муха. – Да ладно если б еще тело красивое было, так ведь им до бабочек далеко! Они себя хоть в воде видели? А жуки то на что смотрят? Это же кожа да кости!

- А вам они нравятся, господин Крыс? – сладким голоском спросила младшая мышка.

- Нет, по мне они слишком худосочны, - ответил супер - мужчина, улыбнувшись во все свои пожелтевшие зубы.

- Вот именно! Быть такими худыми – это же убивает организм, поэтому они и не живут дольше одного месяца. Но самое страшное, что сейчас все молодые осы от работы отлынивают, думать отказываются и пытаются походить на этих… шлюшек, простите меня, пожалуйста. 

- Вот – вот. А на счет думать, так у них мозги худеют первыми. Для них вообще прогресс, что теперь они хоть жуков обхаживать стали, а то раньше-то муравьев доставали – зерно клянчили. Не так ли, господин писатель?

- Эммм… - только собирался сказать муравей.

- Вот-вот. Я о чем и говорю. И куда катится наше общество? Молодежь, подражая этим, загоняет себя в те же клетки! Вы представляете, какая это несвобода, жить так, как живут стрекозы? – назойливо шумела муха – А какие у них приземленные мечты! Что это за мечта такая – развалиться на яхте в купальнике от Pautino Cavalli и с килограммом косметики на хоботке? Хотя, по-моему, с их интеллектом они вообще мечтать не способны, - грустно подытожила муха, поправляя макияж.

- А ведь они еще становятся знаменитыми, - добавила оса.

- Может, потому что о них слишком много говорят, - рискнул таракан.

- Конечно! Ведь это же все пиар-ходы, чем больше скандалов, тем больше известность. Какая это несвобода, быть такими зависимыми от желтой прессы!

- А если их просветить пытаешься, они же хамят! Вот недавно за коктейлем, одна стрекоза меня совсем вывела из себя. Я решила ее просветить о том, как ее по-настоящему видит общество. Так как она мне ответила!

В дальнем углу что-то зашелестело. Часто моргая подслеповатыми глазами, к столу подползла старая мышь.

- А зачем говорить стрекозе, что она стрекоза? Каждый все равно знает кто он. Как спрятаться от себя?

- А если не знает? - злобно продолжала муха.

- То это достойно жалости. Забыть кто ты – тяжкое наказание.

- Да не слушайте вы ее, она с детства чушь городит – заметила младшенькая, отвлекшись от созерцания Крыса.

- Ну, так или иначе, как в поговорке, глупее стрекоз только свиньи, - нашлась муха. – Как-то я присела отдохнуть на одну свинью. Дело было после дождя – природа, погода, в лужицах небо отражается. И тут свинья смотрит в одну из луж и говорит, что поняла сущность неба! Нет, вы представляете, мы, летающие насекомые не можем понять небо, а тут какая-то свинья, которая даже голову вверх поднять не может, вдруг его поняла.

Гости посмеялись, потекла обычная беседа, а старая полевая мышь вновь уползла в свой укромный уголок – ее слезящиеся глаза с трудом переносили светлячков.

Вечером, когда все уже разбежались, младшенькая мышка провожала Крыса, а по коридору гулял свежий летний ветерок, старая мышь вдруг проронила:

- Чем пятно грязной воды на дороге уступает голубому пятну в вышине? Может вовсе и не лужи отражают небо, а небо лишь отражение луж. Почему бы тогда и не понять его суть?

В ту ночь, писателю не спалось. Ему все грезились небоподобные лужи и лужеподобные неба. Тогда старая мышь рассказала ему сказку. Под конец, слова еле прорываясь сквозь слипающиеся веки, превращались в сон.

- И тогда маленькая навозная муха поняла, какой жалкой она кажется в сравнении со слоном. Она захотела стать огромной и ужасной и вытаптывать все вокруг, как это мог бы делать слон. Но самое страшное не в том, что ей это удалось, а в том, что кто-то однажды научил ее сравнивать.

 

А потом настал день X. Правда, муравей этого не знал. С утра в коридоре царила атмосфера похоронного бюро. Младшая сестренка забилась в угол, сложив лапы и закрыв глаза.

- Чего это она?

- Тссс… готовится…

- А к чему? – прошептал писатель.

- День X. Сегодня кот Вася будет охотствовать.

- Это как?

- Тихо! – рявкнула младшая мышка.

Так до обеда все ходили на цыпочках. Затем младшенькая открыла глаза, торжественно попрощалась и исчезла где-то в саду. А через минуту сверху послышался душераздирающий визг. Что-то разбилось, что-то рассыпалось, «АААА», - орали Ноги, пустив в ход тяжелую артиллерию. «Ииии», - визжала мышь. Потолок дергался в конвульсиях от каких-то глухих ударов.

- КРЫСА! – злобно гремели Ноги.

- Ииии! – отчаянно продолжала мышь.

Тут сквозь всю эту какофонию прорвался густой рев кота Васи. Возня сверху стала еще громче и двинулась к крыльцу. Муравей пулей вылетел из норы. Солнечный свет ударил по глазам. Единственное что сумел разглядеть писатель – прыжок огромной огненной шкуры на маленькое беззащитное серое пятнышко, прикованное страхом к земле. Ноги на крыльце стали издавать странный шум - подпрыгивая, они словно хлопали чем-то, поддерживая себя оглушительными криками. Под это музыкальное сопровождение толстый рыжий кот вперевалочку направился к крыльцу, таща в зубах безжизненно повисшее мышиное тельце.

- Да ты мой лапонька, да ты мой котеночек, - громогласно сюсюкали белые туфли. – Кто у нас такую мерзкую крысу удушил? Сейчас я тебе сметанки налью!

Топая каблучищами, туфли пропали где-то в доме. Кот двинулся на муравья. Гордо пройдя мимо, рыжее чудище бросило тельце у стены.

- Чтобы в следующий раз зубами щелкала, ясно? А то мне сметаны меньше, – промурлыкал Вася.

Бледная как мука мышь потихоньку приходила в себя.

- Она швырнула в меня утюгом… Швырнула утюгом… Чашки, швабры, «Анна Каренина», сковородки – это еще куда не шло, но утюгом! Я погибну! Умру во цвете лет!

Старшая сестра принялась успокаивать страдалицу. Но видно в этот раз шок был слишком силен.

- Душегуб! Котяра подколодный! Как же я зубами щелкать буду, если я итак еле уворачиваюсь? Утюгом! До утюга уже докатились! Сметаны все тебе мало! Папу сожрал…

Опасливо озираясь по сторонам, старшая мышь повела свою сестренку вглубь норы. Муравей хотел уже засеменить следом, как вдруг отчетливо осознал, что без кота Васи книга – не книга. При одном воспоминании о сверкающих на солнце клыках, у гения начиналась морская болезнь, но искусство требует жертв.

 

Кот мирно грелся на солнышке, растянувшись в зеленой траве.

- Извините меня, пожалуйста, господин кот!

Рыжая шкура, лоснясь, перевернулась на другой бок.

- Господин кот, я для книги.

Муравей начал раздражаться – как можно игнорировать творческую личность?

- Я признанный писатель в моем муравейнике, хотя здесь я, конечно, тоже известен. У меня есть задумка новой книги, ради которой я и хотел с вами поговорить. Но раз вы так заняты, придется обойтись без вашего персонажа.

Кот лениво приоткрыл один глаз. Шкура грациозно изогнулась и села, окружив маленького муравья двумя пушистыми лапами.

- Муррр… ну раз для книги, то давай поговорим.

- Хорошо, пусть это будет в форме интервью. Итак, кот Вася…

- Ну что за пошлость? Какой Вася? Я - Лобсанг Сидху.

Сделав паузу, кот продолжил:

- Мой прадед верно защищал богатства тибетских монастырей. Мой дед служил самому Далай-ламе. А я, под давлением кармы, оказался в какой-то степи. Но даже здесь я стараюсь не очернить нашей фамилии и верно служу дикарям. 

- Верно?

- Конечно, я переловил всех мышей в округе, охраняю их дом и вообще скрашиваю их серые дни.

- К…как всех мышей? Ведь…

Из мягких лап показались твердые когти.

- Всех мышей, писатель, всех – бархатно промурлыкал кот. – Я, по-твоему, вру?

Когти опасно зажали муравья.

- Нет…

- Правильно, не вру. Потому что я кто? Мышелов. Если мышей в округе не станет, то я буду кем? Безработным. А хозяевам это не надо. Но это тебе так, на ус. А потом ведь и о душевном равновесии хозяев нужно подумать. Хозяйка, когда мне сметану наливала, была довольна,  а убей я давно эту мышь, она бы мне сегодня ни сметаны не налила, ни сама бы не порадовалась. Выходит, я ей вместо сметаны счастье подарил. Так что поступаю я как истинный буддист.

- А мышь? Она же чуть от инфаркта не умерла? А другие мыши, которых вы замучили и съели?

- А-а, это хороший вопрос. Молодец, писатель. Зато теперь эта мышь будет каждой секунде радоваться, жизнь четче чувствовать. Попадая из дворца в нищету - животное несчастно, а из нищеты – во дворец – счастливо. Так я же ей этот проход – из нищеты во дворец организую, а она неблагодарная, меня же и хает. Не жди от живых благодарности. 

- Как же из нищеты во дворец?

Тут когти сомкнулись. Муравей почувствовал, как он словно масло, равномерно размазывается по гладкой, отполировано-ухоженной поверхности. Раздавливаться было удивительно не больно. «Эх, прощай моя книга, не живи долго, Термит!», - успел подумать гениальный писатель, перед тем как соскользнуть в темноту. Постепенно в это ничто начали прокрадываться первые птичьи ноты. Потом стало тепло, что-то приятно защекотало усы. «Видно, я уже умер», - прикинул муравей, открыл глаза и вскрикнул. В сантиметре от него, его сверлил взглядом огромный зеленый глаз.

- Вот хорошо, писатель. А то я уж подумал, что не рассчитал, что ты всё, откинулся – закончил свое земное путешествие. Хорошо тебе?

- Х.. х… хорошо, - еле выговорил гений.

- Вот видишь, все кричат на земле ад, ад! А как из когтей смерти вырвутся – так сразу рай. Мышь тоже не исключение. Ты что такой потрясенный? Ты вообще помнишь, о чем мы говорили? Или мне повторить?

- Нет! Я все запомнил. Все отлично.

- Ну вот. И вообще любой ад – это просто недопонятый рай. Усек?

- Усек. А как же те, кого вы съели? Только без демонстраций!

- Так это не я, это карма у них такая. Если раньше они так грешили, что в этой жизни им суждено было быть зверски убитыми, то я тут причем? Наоборот, они должны быть благодарны, что я, портя свою драгоценную карму, безвозмездно занимаюсь таким грязным делом. Без меня бы, кто знает, сколько жизней они б еще страдали. А так один раз отмучился и - бац – наследным принцем в Саудовских Эмиратах родился. Видишь, какой я добрый, всех счастливыми делаю, не в этой жизни так в следующей.

Над безобидным пушистым мучеником весело чирикали птицы. Глянцево - отполированные когти исчезли, оставив за собой лишь мягкие рыжие лапки.   

- Ладно, иди уж. А на днях еще поболтаем, - дружелюбно промурлыкал кот Лобсанг Сидху.

Маленький муравей лишь нервно сглотнул и поспешил распрощаться с добрейшим буддистом.

 

Писатель торопился домой. В гулкой голове раздраженно сновали мысли. Однажды он наблюдал как человеческая личинка, еще не превратившаяся в Ноги, выстраивала на земле паззл – огромную картонную картинку. Пока картинка еще не была завершена, она казалась личинке увлекательнейшим занятием. Потеряв несколько кусочков паззла, личинка огласила поляну ужасным воем. Хорошо, что тут же прибежали Ноги и нашли те несчастные куски картона. Однако как только вся картинка была закончена, не прошло и минуты, как человеческое что-то о ней забыло. Потом Ноги забрали детеныша, свернули огромный кусок шерсти и уехали, забыв о паззле. Он так и остался валяться в траве, выцветая под солнцем и разлагаясь на удобрения. Чем жизнь не паззл? Разве что кусками картона служат встречи, чувства и события - яркие сегодня, пожелтевшие от времени завтра и разложившиеся на удобрения в момент смерти. А некоторые насекомые еще тешат себя иллюзиями о предназначении и цели в жизни. Еще недавно этим тешился и сам писатель, хотя если очень тщательно тешится, то можно превратить иллюзию в реальность.

Маленький муравей остановился.

Но кто же тогда великие насекомые? Те, кто заставили остальных поверить в свою иллюзию. У каждого правда своя, но за их правду другие шли на смерть, за их иллюзию другие убивали. 

Муравью это показалось интересным.

Правда, в больших масштабах это всегда заканчивалось печально и для самого иллюзиониста. Даже насекомые слышали о Гитлере. Когда палку перегибаешь – она ломается.

Досадно.

По сути, общая реальность такой же миф как предназначение или коллективный ум (сколько дураков не собери, умнее они не станут). Если у тебя нет своей иллюзии - придется одалживать чью-то.

«Вам обмануть меня не сложно, ведь я и сам обманываться рад», - из какой же книжки он выгрыз эти строки? Но да это уже не важно. Как великий писатель он добродушно поделится своей иллюзией с этими серыми массами. Может их потихоньку выцветающие чувства хоть на какой-то момент  вспыхнут новыми огоньками.

«В чем-то этот котяра был прав. Всякий ад – это недоделанный рай», - с этой мыслью к начинающему кукловоду и вернулась улыбка.

 

Дома муравья ожидала шумная компания, где каждый злобно поносил кота и слезно сочувствовал себе. Выяснилось, что мудрый буддист избавлял от тягот этого мира не только мышей, но и всю садовую живность, хотя, как образованный кот, он следовал совету из бестселлера номер один – каждой твари по паре. Особенно потому что в обязанности каждой пары входило убеждать хозяйку в бесценности своего Васечки, убеждать так, как убеждала ее маленькая полевая мышка – своим присутствием.

Под надоедливые жалобы мух и грозное жужжание ос маленького муравья и посетила его очередная гениальная мысль - обманываться легче коллективом. Вот где нужно общественное мнение. Если обычному существу для жизни цель не обязательна, то коллектив существует только благодаря общим стремлениям. Надо придумать подвиг.

Геракл сражался с чудовищами, Рембо с наркоторговцами, Крепкий орешек с террористами - и все закончили плохо – один умер в муках, другие канули в безвестность. К тому же все трое по сути ничего не изменили. А почему? Работать надо в команде. Так о вас узнают миллионы, запомнят получше, и даже дадут шанс что-то по-настоящему изменить. Улучив секунду, когда муха переводила дух, писатель заговорил. На него определенно спустилась муза красноречия. Маленький муравей ярко, пафосно и долго вытряхивал перед своими слушателями все понятия, которыми веками оперировала история, сменяя одну драконью голову на другую. Начинающий оратор говорил об угнетенности, равенстве, праве на безопасность и счастье, о том, что молчание превращает насекомых в амеб. Он вещал о силе единства, о победе сплоченности и о свободе в конце туннеля, к которой придут-таки личинки сегодняшних реформаторов.

- Всякий ад – это недоделанный рай, - даже ввернул он в конце.

Такая страстная и ничего не предлагающая речь просто не могла оставить слушателей равнодушными. В маленьком мышином коридорчике стало тесно от распирающих гостей чувств. Поднялся гвалт. Первая часть спектакля прошла на ура. О второй писатель в последствии рассказывал редко.

 

Мелкие злобные частицы носились в темноте. Они упорно таранили мягкие слизистые стенки, впивались своими омерзительными зубищами в длинные провода с электрическими импульсами и миллиардами прыгали на мокрой стекленеющей поверхности глаз. Муравей ненавидел этих позорных зверюг с момента их знакомства – с той секунды, когда его, зараженного этими дрянями, выкинули с совка под дождь. Неужели они вчера опять все травились инсектицидом? Память, нехотя выползая из нирваны, медленно возвращалась в искусанный мозг. Толстая морда Крыса, худенький муравей на танцующей румбу мухе, комариные ноги, осиные жала, тараканьи трупы и длинные полоски белого порошка (отборнейший мелок от тараканов «Чуй-Вань-Хань», Made in Korea). Но это было не все. От всех этих воспоминаний почему-то отдавало кровью. Перед гениальным писателем то и дело маячила какая-то дверь, ведущая по винтовой лестнице на жуткий чердак к сумасшедшему призраку утопившегося барана. Почему барана муравей не знал. Он как раз раздумывал над такими шизофреническими снами, когда воздух над головой спекся от ультразвукового удара мушиной эскадрильи. Даже инсектицидные зверюги не наносили такого урона слуху как десяток мух - летящий, приземляющийся и орущий одновременно. От злости муравей проснулся окончательно.

- Мы сделали это! Мы облетели всех!

- Мы говорили с…

- А они сказали…

- А я ответила…

- А красные муравьи…

- Да дура ты потому что…

- Себя видела, уродина негламурная?

- В общем, операция «Спасти рядового Брайана» запущена успешно…

Муравей оглох, ослеп, отупел, но все вспомнил. Разгоряченные речью о своих несчастьях сердца удивительно быстро остыли, как только им предложили выход из ситуации. Выяснилось, что угнетение в принципе никому не мешает, а летающие утюги тоже можно пережить, была же пережита «Анна Каренина».

В общем, со свержением тирана Васи решено было повременить, тем более что он и не Вася вовсе, а породистый кот сиамских кровей, чей дед охранял сокровища самого Далай-Ламы. Нет, с Лобсангом Сидху IV вполне можно было ужиться, чего не скажешь об этих истеричных Ногах, страдающих припадками кидомании и серийного убийства. Несчастных животных напрямую от них зависящих можно было только жалеть. Мухи и комары долго причитали над затравленными курицами и печальными баранами. А вот дальнейшее действо практически не вспоминалось, так как весь разговор про Лобсанга Сидху был уже хорошо припудрен тем самым «Чуй-Вань-Ханем». Тем не менее, собрав всю свою волю в лапы, муравей с трудом припомнил, как иронии ради, предложил спасти несчастных обитателей «третьего мира». Это предложение прошло на ура, видно вмешаться в жизнь грустноглазых баранов было плодотворнее и полезнее, чем пытаться изменить свое собственное скудное существование. А может просто доказать себе, что все не так уж плохо гораздо легче, чем пытаться что-то изменить. Так или иначе, страдающие герои садовой трагедии, после предложения действовать и самим менять свою тяжкую судьбу, вдруг сразу переквалифицировались в яростных оптимистов и даже стали готовы протянуть крыло помощи барану по соседству. Правда, бараны, конечно, об этом не просили, но все читалось в глубине их томных и тоскливых глаз. Далее перед муравьем проплывали смутные картины, как он вновь что-то втолковывал своим неблагодарным слушателям, и как они все вместе подбирали имя для операции по спасению. Серьезные названия для серьезных операций. Американцы, например, это поняли, чего только стоит название «буря в стакане» - сразу видно – солидно. Так вчерашним вечером рассуждал муравей, или кореец Чуй-Вань-Хань, думающий, что он муравей, а может, так вообще бы рассуждал американец, решивший, что он - кореец Чуй-Вань-Хань в обличии муравья. Но, возвращаясь к своим баранам, надо сказать, что после долгих споров название все-таки было найдено. На эту почетную роль утвердили надпись на картонке, служащей отелем пятерым мухам. Правда, гениальный писатель решил добавить одну буковку – так оно как-то с баранами созвучней.

Однако, проснувшись утром, еще немного не свой муравей надеялся, что достояния прошлого, прошлым и останутся. Но это тебе не свержение великого и ужасного Васи Лобсанга Сидху - такое не забывают. Поэтому-то муравьиные размышления о шизофренических снах и были прерваны эскадрильей свеженьких, блистающих мух, облетевших весь сад и рассказавшим всем о великом деле. Самым прискорбным фактом гениальнейшему писателю современности показалось то, что многим насекомым, в лучах минимальной длины мушиных юбок, спасение баранов показалось делом весьма важным и неотложным, и почему-то полностью возлежащим именно на муравье. Куда бы не направлялся после этого писатель, все расспрашивали его о бараньих делах, не забывая упомянуть и о том, что на таких добрых и сострадательных насекомых и держится мир. Следовательно, другим насекомым мир поддерживать не обязательно.   

 

Поначалу муравей огорчился – роль Атланта его никогда особо не привлекала. Потом он понял, что известность у него уже есть, цель для создания коллектива тоже, а там уже и до всеобщей любви не далеко. Ну а для иллюзий нет лучшего моторчика, чем любовь. Оставалась лишь маленькая загвоздка – освободить хотя бы одного барана. Но и эта проблема оказалась решаемой, достаточно было проявить красноречие, собрать добровольцев и устраивать собрания, где кто-нибудь нет-нет да говорил что-нибудь умное, что надо было тут же перехватить и повторить с серьезным видом первооткрывателя. Так изречение доставалось муравью, усиливая восхищение команды. Потихоньку насекомому гению удалось заручиться поддержкой всех садовых ос, мух и красных муравьев. Его же черные собратья нагло и трусливо сослались на подготовку к зиме, а в стрекозах, самих предложивших помощь, муравей просто не видел смысла. Зато ему очень хотелось пригласить садового миротворца. Заручись он поддержкой Лобсанга Сидху, ни одно насекомое в этом саду ему бы больше не отказало в помощи. Хорошенько поразмыслив над этим вопросом, маленький муравей соскреб свою смелость в одну кучку и побрел искать милейшего кота на деревне.

 

Писатель нашел буддиста в глубокой медитации. Сидя напротив входа в погреб кот созерцал путь. Путь был не очень длинным, зато светлым и легким – дорожка из кухни в погреб была сочно полита солнцем и сметанным запахом. Путь хозяйка преодолевала легко – с банками, наполненными густым и манящим белым содержимым. Иногда, находясь в особенном предвкушении блаженства, кот сладко облизывался. Но блаженство, под шлепающий звук дешевых сланцев, уплывало дальше странствовать по пути.

- И вот так всю жизнь… Не все ж коту масленица, - грустно вздохнул мудрый буддист. – А впрочем, будь все время масленица, кот бы обожрался, растолстел и сдохнул. Но да разве от таких мыслей легче? Эх! Как твои бараны? – мяукнул Вася Лобсанг Сидху, резко развернувшись к муравью.     

Не ожидавшему такого резкого поворота событий гостю пришлось сначала отдышаться. Муравей все еще не мог привыкнуть к молниеносной быстроте движений такого медленного и неповоротливого с виду тела. 

- Хорошо… в смысле плохо… то есть… это… ждут спасения.

- И когда спасаешь?

- Кого?

- Баранов.

- Скоро… в смысле… как план будет готов…

И вновь воцарилась тишина. С заржавевшим стоном презрения закрылась дверь в погреб. Кот выказывал присутствие наиполнейшего отсутствия. Вероятно, отбросив свое бренное тело, он пустился странствовать по далеким мирам с молочными реками и сливочными берегами.

- Эх! Хотя бы мясца... Совсем с голоду подыхаю, - обреченно вздохнул буддист, вернувшись из своих астральных скитаний. С ним поспешил согласиться хвост, рыжим кнутом молотящий воздух и поглаживающий пухленькие бока хозяина.

- Знаете, а ведь кому-то живется и хуже нашего, - рискнул муравей. – В принципе, мы вообще хорошо живем, достаточно только взглянуть в несчастные, тоскливые глаза маленького…

- Хорошо, за сметану.

- Простите, мне кажется, уважаемый Лобсанг Сидху меня не понял, - осторожно ответил писатель, все более обеспокоенный агрессивным поведением хвоста. Маленький муравей в своей жизни сгрыз немало страниц из разных книжек, и сейчас его мучило где-то съеденное сравнение хвоста кошки с живым индикатором ее настроения. – Понимаете, я говорю о сером и тоскливом существовании в клетке, в загоне, откуда есть только один выход…

- Праздничный стол, - неожиданно закончил кот. – Уж если выбирать, так пусть меня лучше едят Ноги, чем черви, хотя по сути разницы нет. Тебе есть разница до того, кто тебя сожрет?

- Но мы же говорим не обо мне. И вообще дело даже не в этом, а в том, что каждый имеет право на яркую и долгую жизнь.

Рыжие заросли в небе по-чеширски обнажили клыки.

- Имеет? Действительно, большинство просто имеет это право, старательно поганя себе жизнь. Хотя по сути разницы нет. Скучно. Короче, только за сметану.

Устав бояться, муравей начал сердиться. Теперь резкий свист хвоста и молочная белизна клыков начали его раздражать.

- Какую сметану?!

- Белую, из погреба, убеждающую меня в неимоверных страданиях несчастных баранов.

- Да там даже убеждаться не надо! Достаточно только взглянуть…

- Я взгляну, на сытый желудок.

Разочарованным внутренним взором муравей следил, как великое уважение всего сада машет ему белым платочком, стоя на том берегу. Тем не менее, отступив поближе к бетонной дорожке вокруг дома, писатель предпринял последнюю попытку переправиться через кошачье гурманство.

- А как же взаимопомощь, самопожертвование, отвлеченность от дел мирских?

- Я ж им карму испорчу. Они же баранами что-то отрабатывают, если помогу, то помешаю. Усек?

- А сметана, значит, проблему решит?

- Так сметана, считай, их выкуп.

С такой когтистой логикой спорить было сложно. Великое уважение уже спрятало свой белый платочек и совсем собралось уходить. Муравей горестно провожал его взглядом.

- Но это ж абсурдно, - пропищал писатель, одним глазом наблюдая за мирным буддистом, другим за спасительной трещиной в бетоне.

Но кот почему-то вновь вытащил на поверхность морды свою чеширскую улыбку.

- А баранов спасать не абсурд? Да не кипятись ты. Кто-то убивает, кто-то догоняет, кто-то спасает, а кто-то вообще ничего не делает – все абсурдно. Так почему бы и не спасти баранов?

Муравей пинками вернул ускользающую надежду.

- Так значит, поможешь? – выдохнул начинающий кукловод.

- Конечно. Со сметаной обязательно.

- Да как же я ее достану?!

- Не знаю, у баранов спроси. А еще что-нибудь пискнешь – сожру. И никакая трещина тебя не спасет.

На этой конструктивной и оптимистической ноте дружественный разговор подошел к концу. От помощи великого и ужасного Васи пришлось отказаться.

 

Прорвавшийся сон быстро упал на остекленевшие зрачки муравья, но тут же был замечен волнением и злобно выпнут в шею. В таких битвах проходил уже третий час. Беспокойство каленым сомнением терзало гениального организатора. Оно подкралось к жертве незаметно, прямо накануне спасения несчастных Брайанов. Обеспечив муравью трезвость и одиночество, волнение представило ситуацию совсем в ином свете. В свете все больше напоминающем тьму. Однако гениальные писатели так быстро не сдаются.

- Благодаря этой бараньей затее меня теперь знает весь сад, мои книги вновь сметаются с прилавков, и вообще я уже ньюсмейкер. Эх, что ж меня этот котяра так подвел, сволочь! Ну что ему стоило… Хотя ладно… А вдруг не получиться, вдруг Ноги опять загон закроют? Или калитка окажется заперта? Или… Хотя… Даже так можно выпутаться, сказав, что, по-крайней мере, мы пробовали, придумать героев и так далее… Да, можно выпутаться.  

Но все увещевания входили волнению в одно ухо и вылетали из другого. Оно не желало их слушать, подкидывая все больше тревожных мыслей. Мысли же, выстроившись в длинную больничную очередь, ожидали приема у мозга. Мозг злился и выпихивал первых попавшихся в шею. Главный мыслительный аппарат муравьиного тела решил, что за такую низкую оплату кислородом можно и не работать.

Дотерпев до отметки «невыносимо» писатель, ругаясь, пополз к выходу.   

Звездный свет свежим ветром ворвался в мозг, ударив по бессонным зрачкам. Волненье выветрилось, оставив лишь легкий след усталости. На муравья кирпичом свалился покой.

- Много их сегодня, правда?

Подскочив, писатель обернулся. Из черной дыры коридора медленно выползла тень старой полевки. 

- Говорят, звезды все существа на земле видят одинаково. Наверно это оттого, что мы с ними похожи, – проскрипела тень, таращась гноящимися глазами в чистую вышину.

- Похожи с огромными шарами из газов, камней или льда? – раздраженно уточнил муравей. Ему почему-то не захотелось делить это свежее небо с засаленным и глупым существом.   

- Ну не совсем. Ты говоришь о составе, а я о сути.

- Ага, значит, мы, по сути, ничем не отличаемся от раскаленных сфер в вопиющей пустоте?

- Совершенно точно.

- Дура, – галантно заметил писатель. - Опять тебя на бред понесло, шла бы ты лучше спать.  

Однако старая полевка привычно пропустила комплимент мимо своих погрызенных временем ушей, и спать не удалилась.

- Я тоже скоро на звезды рассыплюсь, мне уж совсем чуть-чуть осталось. Хотя может и рассыпаться не надо. Все мы для кого-то так выглядим.  

- Так – это как? Как звезды?

- Да, как галактики или созвездия. Но ты мне не веришь. А зря.

- Ты спать сегодня уйдешь, а?

- Вот ты мне говоришь, из чего сделаны звезды, но ты же не говоришь об их сути, о том, что они по-настоящему такое.

- Да? И что же они по-настоящему такое? Кладбище старых полевок?

- Почему бы и нет. Вот ты знаешь, что такое Ноги по-настоящему?

- Конечно! Это… - и тут муравей запнулся. Оказывается, он не знал. – Ноги – это Ноги. Они были, есть и будут Ногами. И вопросы такие задавать глупо, - нашелся великий писатель.

 - А я тебе скажу, почему ты не знаешь. И никто из мелких насекомых не знает. А все потому, что Ноги лишь часть чего-то такого гигантского, что мы просто не в силах это разглядеть. Зрение, оно как слух – ты не увидишь очень малого, так же как и не разглядишь слишком объемного. 

Муравью даже стало интересно.

- Сами Ноги считают, что любое тело состоит из каких-то молекул, в которых тысячи атомов, в которых тысячи еще более мелких частиц. А теперь представь, что ты стал как молекула, потом как атом, а потом как эта частица, которая в атоме. А потом ты уменьшился еще больше, до размеров частицы той частицы, которая в атоме. И теперь молекула для тебя целый мир. Представляешь?

- Ну?

- Ну и вот. Как ты теперь увидишь те же Ноги, которые составлены из миллионов молекул?  

На какое-то время под звездным небом воцарилась тишина.

- И что? Выходит мы всего лишь какие-то частицы частиц, гуляющие по какой-нибудь жалкой полевой мыши? – возмущенно уничтожил тишину муравей.

- Да. И одновременно мы целые вселенные…

- Стой, а наша вселенная тогда это что?

- А что угодно. Может кружка с дешевым пивом, а может и стакан с коллекционным вином. Но по сути разницы нет.

- Подожди, вот я для кого-то целая вселенная, и одновременно я лишь частичка еще более огромной вселенной, которая частичка другой еще более гигантской вселенной и так мы доходим до какой-нибудь вселенной просто невообразимых размеров, которая…

- Частичка тебя.

- Я так и знал. С самого начала я был уверен, что это бред пьяного барана.   

- Я же говорю тебе, по сути разницы вообще нет никакой, потому что вы все одно, так как вы все лишь части друг друга.

- Ну ты, мышь, совсем загнула. Выходит, что это как игра для личинок – отживи жизнь, получи level up и тащись на новый уровень.

- А почему бы и нет?

- Да потому что это просто тупо! Просто начисто лишено смысла!

- Смысл здесь для всех участников один, такой же, как и в других играх.

- Да ну? И какой же?

- Не заскучать. Первая заповедь любой игры – помочь убить время. А теперь представь, что тебе надо убить вечность.   

Ночной ветер мягкими подошвами бегал по траве. Звезды заливали лужайку оттенками дальних миров. Казалось, где-то рядом неслышно пересекаются измерения. 

- Знаешь, бред это все. Плевать мне на то, что такое звезды, если хоть изредка мне от них будет светлей…

- Шшшш, слышишь - осень идет. Ветками скребется в стекла. Все ж таки самая страшная иллюзия в нашем мире – это иллюзия одиночества.

Муравей посмотрел на свою собеседницу. Мышь сидела, поджав тонкие палки передних лап. Это тело уже рассыпалось.

- Ты как?

- Холодно.

- Ты самая глупая мышь, которую я когда-либо встречал. Теперь, когда я буду смотреть на россыпи сияющих звезд, то я буду видеть тебя – маленькую старую полевку, слишком огромную для того, чтобы кто-нибудь из нас сумел ее понять.

Мышь медленно подняла голову. Писатель застыл в изумлении. Из-под гнойной пелены слезящихся старческих глаз ему вдруг подмигнул космос.

- Приятно тебе скоротать вечность. Удачи и сладких снов.

 

Это был крах. Это был полнейший крах всех надежд, иллюзий и обещаний. Оглушенный муравей внутренним взором наблюдал, как его мечта вешается в сортире. Вот она встала на бачок, вот веревка перелетела через балку, вот мыло, а вот и хруст шейных позвонков. Хотя глупая, но упрямая надежда и продолжала витать рядом, с каждым новым трупом ее становилось все меньше. Вдруг, справа от наблюдающего за побоищем муравья, мягко легла знакомая тень.

- Жалкое зрелище, - мяукнул кот.

- Душераздирающее зрелище, - отозвался муравей. – Бараны, что с них взять.

- Я нахожу, что для насекомого в вашем положении вы удивительно спокойны, друг мой, - ехидно заметил добрейший буддист.

- Да? Я тоже так считаю, у меня вот на душе штиль полный. Осталось только придти домой и повеситься.

- Ну не все так плохо. Кстати сегодня я понял значение фразы: «бунт был жестоко подавлен». Красные муравьи и Ноги были замечательной иллюстрацией к картине. А осам можно только позавидовать – умирать в таких плотных облаках инсектицида должно быть очень приятно. Мухи, конечно, как всегда слетели с поля боя, а что до оставшихся ос, то они еще пожалеют, что побоялись инсектицидного тумана. Ноги так просто не прощают – они теперь найдут гнездо и зальют его кипятком.

- И все из-за этих баранов позорных. Видели ли вы, как гладко все шло? Загон открыт, калитка открыта, Ноги отвлечены, а это стадо прется в огород жрать хозяйскую капусту! А осы ! Эти осы ! Я им через мух говорил «отступайте»? Говорил. А их, видите ли, гнев праведный захватил – мстить захотелось. Что они мне ответили? «Мы отомстим за товарищей, погибших в варенье!». Тоже бараны! Вроде осы, а бараны!   

- Что ж вы, уважаемый, так о баранах. Что у них там было, в глубине их грустных и понятливых глаз?

- ПЛОВ был! ПЛОВ! На плаху их всех, баранищ несчастных! Ведь теперь все трупы на меня повесят – и осы, и муравьи ополчаться. Не получись у нас что технически – выпутался бы, а теперь я им всем что скажу? Сломана жизнь! Кончена! Убита жалкими парнокопытными существами! – в муравье почему-то вновь начало просыпаться громкое, бурлящее отчаянье и жгучая ненависть к любому парнокопытному скоту.

- Да ладно, - лишь промурлыкал кот, - ты не писал давно, теперь тебе впечатлений на книгу точно хватит – возвращайся домой и радуйся жизни. Всякий ад – это недопонятый рай. Додумай ситуацию просто. А что до баранов, так даже тле ясно, что не побегут они. У них загон в голове, под черепом, так что нож для них самое оно – великое освобождение.  

- И ты… ты… - прошипел муравей.

- А ты бы мне поверил? Скажи я, что не побегут, ты бы и слушать не захотел, и опыта бы не получил.

- На чужих ошибках учатся!

- На чужих ошибках по определению учиться невозможно. Каждый в своей жизни совершает только свои ошибки и по-своему их исправляет. Ты с собой из жизни только опыт уносишь, если всю жизнь жить за чужой счет, то и унести будет нечего. Сам себя обворуешь. Понял?

- Да? А какого барана мне нужен такой опыт?! Что мне теперь с ним делать? Меня же завтра сожрут! Да ничего ты не понимаешь! Если результата – ноль, зачем мне все это далось? Зачем они там мрут сотнями? Зачем вообще это все надо было заваривать? – в эти моменты отчаянный писк великого писателя смог бы услышать даже человек. – Нет, ты скажи! Скажи, мудрейшество наше, какого барана мне все это тогда далось?!

- ПОТОМУ ЧТО ДЕЛАТЬ ТЕБЕ ВСЕ РАВНО НЕЧЕГО! – вдруг рявкнул кот.

Гениальный писатель даже осел от неожиданности.

«А теперь представь, что тебе надо убить вечность».

- Знаешь, старая полевка умирает, - вдруг совершенно спокойно проронил муравей.

- Что уже третий год?

- Нет, теперь точно умирает.

Маленький домик сиял на солнце свежевыбеленными боками. Летний день лениво превращался в вечер. Хозяйка хлопотала над искусанным мужем. Где-то в зеленой траве валялись сотни трупов. А в небеса, смешиваясь с запахом вареной баранины, взлетала живая песня вечно цветущего сада.

 

Тем же вечером и умерла старая мышь. А потом все зажили долго и счастливо. Младшенькая полевка вышла замуж за Крыса. Оставшиеся осы перебрались к соседям, а мухи со всем остальным населением сада продолжили дрожать перед великим и ужасным Лобсангом Сидху IV. Разве что бараны потеряли всеобщее расположение и приобрели репутацию очень глупых существ, но к всеобщему возмущению им это оказалось совершенно неважно.

Сам же великий организатор вернулся в свой муравейник и, написав очередной бестселлер, сокрушил продажи Термита, выжав его из памяти любого мало-мальски читающего муравья. Много лет спустя, заслуженно отдыхая на лаврах, гениальный писатель уже почти и не помнил всей этой истории, отошедшей в дни его бурной молодости. Однако каждый раз как он смотрел на усыпанное звездами небо, муравей вспоминал выцветшие глаза старой полевки, и ему вдруг казалось, что весь этот мир всего лишь маленькая мышка слепо бегущая в пустоте.

На главную